Елена Павлова - Ряд случайных чисел [СИ]
— А… э… нет… Ага, — препарация вроде бы откладывалась, Вэйт слегка успокоился.
— Так. Все. Вали отсюда, глаза бы мои на тебя не глядели. — Ри обиделся. — Вот тебе печать — я теперь тоже так умею, надумаешь — позовешь. Катись, пока и вправду не разложил! А то очень интересно, что у тебя в башке вместо мозгов!
— А может, ей не говорить… пока… все…
— Ну, знаешь, это уже подлость получится! Нет уж! Она должна знать, на что соглашается. А уж из-за любви или ради вечной жизни — это другой вопрос. Все, проваливай, зеленый влюбленный!
Спустя пять лет, в 2095-ом году, в Мире появилась первая представительница новой расы. В южных областях существовала разновидность кровососущих летучих мышей, называемых вампирами. По аналогии назвали и этих «новеньких». Долгое время не утихали споры о том, что они из себя представляют — человека, оборачивающегося летучей мышью, или наоборот, мышь, перекидывающуюся в человека. Споры об этом не утихли и по сей день.
2285 год
Афедора Гривская, 38 лет, Верхоград
Транспорт не ходил уже около года. Раньше дорога до работы занимала всего двадцать минут на автобусе. А теперь… Дора устало, но уже привычно крутила педали старенького велосипеда. За год привыкла. За год ко многому можно привыкнуть. Хорошо, хоть велосипед пока не разваливается. Запчасти теперь только импортные и стоят ой-ой. Можно было заночевать и в дурке, но она и так там почти жила, а сегодня ей очень, ну просто очень хотелось домой. Дому было уже 280 лет. Тогда, в начале войны, целых три квартала — как и в других городах — были застроены этими домиками — временным жильем для беженцев. Беженцами были прабабушка и прадедушка. Они не смогли уйти дальше на север — у прабабушки начались роды. Семья осела здесь. Им выделили половину двухэтажного дома. Так эти домики были построены — по два под одной крышей, с одной общей стеной. Они оказались очень прочными — казалось, время их не брало — и удобными. Высокое крыльцо, прихожая, небольшая из-за огромных встроенных шкафов по сторонам. В шкафах жили велосипеды, санки, верхняя одежда, коляски и многое другое, накопившееся за четыре поколения. Холл с лестницей на второй, спальный, этаж. По левой стене — кладовки для продуктов, а по правой, смежной с соседним домом — ванная комната и туалет. Дальше две двери — налево кухня со старой, чудом сохранившейся дровяной плитой, направо столовая. Лестницу в холле отец перенес, сделал вертикальную винтовую, а освободившееся место отгородил под домашнюю операционную: уж больно много полудохлых зверьков притаскивал в дом младший брат Доры, Рэй. Город жесток к неразумным тварям. Федор Гривский не был ветеринаром, он был нейрохирургом. Ругать сына за сочувствие к увечным животным он не собирался, с другой стороны, лишних денег на лечение бездомных тварей в семье тоже не наблюдалось. «Хирург я или не хирург?» — вопросил Федор и операционная заработала. 12-летний Рэй чуть ли не молился на отца и собирался учиться на ветеринара. А Федор с удивлением обнаружил, что новое занятие нравится ему гораздо больше, чем нейрохирургия. «От зверей хоть благодарность чувствуешь! И они не пытаются мне объяснять, как их правильно лечить!», не раз говорил он. После смерти Федора три года назад мать Доры уехала в Бриз, в деревню, вместе с Рэем, его женой и ребенком. Дом опустел. Дора осталась. Каждый раз к концу дежурства она проклинала все и решала уволиться — и оставалась еще на сутки, потому что работать было некому, некому, некому… Но надо. Психиатрические лечебницы были переполнены — впрочем, как и все остальные больницы после эвакуации Нижгорода. Всех, кто мог плохо отреагировать на длительный переезд, перевели в больницы Верхограда. А вот персонал не перевели! И развлекайся, как хочешь! Персонала не хватало катастрофически, в смене Доры из трех санитаров остался один, медсестра дорабатывала последний месяц. Что дальше? Люди бежали от войны, бежали семьями на север, как можно дальше, как когда-то Дорины прадед и прабабка. Только роддома абсолютно не страдали от перегруза, наоборот, они расформировывались один за другим. Люди боялись заводить детей, не зная, что будет завтра. Персонал расползался по больницам, но в дурку никто не шел, не прельщала даже высокая зарплата. Некому работать, некому! А последние три недели — это вообще какой-то ужас! Три недели назад, в ночь уже, привезли найденную в пригороде женщину в невменяемом состоянии, явно беременную. Не пьяная, не наркоманка, зрачок нормальный, следов травм не видно, но на внешние раздражители реакции никакой. Остались безусловные рефлексы, но не все. Она даже почти не издавала звуков, только иногда тихо, как-то безучастно и равнодушно хныкала. Классический «Криминальный синдром» Йоримы Шварца. Живший в начале второго тысячелетия доктор психологии Шварц попытался свести воедино все, что было известно о таких случаях. Где-нибудь, совершенно неожиданно начинали сходить с ума люди — серией, от трех до пятнадцати человек в течение месяца-двух. При этом они совершали ряд необъяснимых преступлений: грабили собственные банки, убивали членов своей семьи, а иногда и никак не связанных с ними людей. Спрятаться или как-то скрыть свои действия они даже не пытались, поэтому доктор справедливо предположил, что они сначала сходили с ума, а уже потом действовали, но на этом исследование и завязло. Не было никакой возможности предположить, где в следующий раз произойдет вспышка заболевания, а следовательно — выяснить причину его возникновения. Одно время думали даже, что это какой-то вирус, но идея оказалась несостоятельной. Лечению «криминальники» не поддавались и, как правило, тихо угасали за год-два, даже при хорошем уходе. Они не были способны даже жевать — только сосали из бутылочки, или их поддерживали внутривенным питанием. Эта женщина, конечно, тоже обречена, а притом, что уход здесь за ней будет минимальный, что уж притворяться, погибнет она быстро. Но ребенок! Он же не виноват, что мать сошла с ума! Вызванная акушерка явилась через день. Определила срок в 35 недель и предлежание плода. А дальше начались, как говорил папа, «танцы и реверанцы». На официальный запрос о переводе на патронаж роддом ответил отказом. И их можно было понять. После того, как год назад были разрушены подряд три электростанции на юге, город остался без электричества. Со всеми вытекающими последствиями. О бестеневых лампах над столами можно было забыть. Вся медтехника, приборы жизнеобеспечения для впавших в кому, да что там, даже заурядные стиральные машины и холодильники — все стояло и покрывалось пылью. Медицина одним махом скатилась к прапрадедовским методам. Только, вот беда, их уже никто не помнил! Диагностика, даже просто анализ крови без аппаратуры, стали проблемой. Какое-то время удалось протянуть на автономных генераторах, но 6 месяцев назад подвоз топлива по реке прекратился — речного порта больше не было, как и самого Нижгорода. Была красивая роща на берегу и несколько двухэтажных домов, но без света, газа и воды. Все остальное — причалы, доки, склады, многоэтажные дома, гостиница — просто исчезло. Это было не ново. Это было уже привычно. Просто, раньше это было далеко, где-то там, а теперь подошло вплотную. Такая война. Такая дурацкая непонятная война. Сначала говорили — экспансия эльфов. Эльфы, сказочные персонажи, вроде бы когда-то, на заре времен существовавшие где-то на юге, вдруг стали реальностью, и реальностью враждебной. Да, существовала аномальная зона на юге материка. Испокон веков люди пытались ее исследовать — и абсолютно безуспешно. И сухопутные и морские экспедиции, вернувшись, рассказывали такие ужасы, что волосы дыбом вставали. Растения-хищники, гигантские змеи, ядовитые насекомые, огромные звери — и так далее. Тот факт, что все участники при всех этих перипетиях возвращались живыми и здоровыми, даже без единой царапинки, почему-то ни разу никого не озадачил, тем более, что телесное здоровье — это еще не все. Большинство путешественников мучили ночные кошмары еще долгое время после возвращения. Желающих стать колонистами как-то не находилось. Среди людей, живших ближе всего к субтропическим лесам, ходила поговорка «Не смотри на юг — ослепнешь», и подразумевалось совсем не солнце. Сказки приписывали эльфам самые разные качества, от бесконечной мудрости и доброты до равнодушной жестокости и коварства. Сходились в одном: все эльфы были бессмертны, вечно молоды и невероятно красивы. А потом южный лес вдруг пошел в наступление, сметая цивилизацию, как мусор. Никто давно не помнил, а может, и не знал никогда, из-за чего все началось, но уже 285 лет людей медленно, но верно оттесняли все дальше на север. Долгое время граница могла оставаться на одном месте, но, стоило людям попытаться вернуть свою территорию и явиться в новые леса с техникой — да и не с техникой даже, а, хотя бы, с топором — расплата следовала в течение суток. Десять, иногда пятьдесят километров оказывались покрыты лесами за ночь. Бульдозеры, экскаваторы осыпались бурой ржавчиной на глазах, горючее и смазка образовывали одну большую липкую и вонючую каплю на земле. Ее даже можно было унести с собой — только не в чем. Людям оставалось только то, что было на них одето. И никто никогда не видел противника. Да, военные пытались организовывать защиту, даже стреляли — но никогда не видели, в кого. Стреляли на голос. Красивый голос, поющий что-то радостное, задорное на не поддающемся расшифровке языке. Поющий голос, от которого корни деревьев вдруг взламывали асфальт, который тут же, как и стены домов, как коммуникации, как и все, что не было живым, дышащим, истаивал в пыль, в труху, на глазах пораставшую травой, мхом и цветами. Удивительно, но кое-что оставалось в неприкосновенности. Некоторые дома, как правило — памятники старины, не только оставались целы, но даже молодели и становились крепче, правда, лишенные воды и электричества. Никогда не страдали музыкальные инструменты — пара-тройка роялей на полянке посреди свежевыросшего леса была обычным делом. Книги (но не все), картины, аквариумы с живностью, комнатные растения, иногда даже мебель и посуда (но обязательно изящные, изысканных, гармоничных очертаний и рисунка) — все оказывалось на траве, неповрежденное, но под открытым небом. Почему-то никогда не случалось гейзеров кипятка из разрушенного водопровода или утечки газа. И среди этого безобразия стояли и сидели люди — невредимые, даже более здоровые, чем были, (у некоторых вырастали новые зубы, а про волосы и говорить нечего!), но потерявшие мгновенно почти все — дом, скарб, документы, счет в банке — все, что составляло для большинства смысл существования. Кто-то сходил с ума, некоторые тут же вешались на ближайшем суку, кто-то становился беженцем. А некоторые оставались — и о судьбе их можно было строить любые предположения. Еще интереснее было в деревнях. Новый добротный дом, правда, слегка уродливый, у которого внешний вид был принесен в жертву функциональности, мог растаять. А старая развалюха рядом вдруг молодела, и становились видны резные наличники, ставни с затейливой резьбой… Впрочем, это было давно. Все это Дора знала только по рассказам бабушки, которой об этом рассказывала ее мать, Дорина прабабка. Сейчас людей старались эвакуировать заблаговременно. Но сделать это с целым городом, да еще вторым подряд за год — дело не быстрое. Нижгород вывезли по Нейсе. Что делать с Верхоградом — непонятно, река теперь закрыта. Те, кому было куда ехать, уже удрали. К чести мэра надо сказать, что он не драпанул, и даже семья его все еще в городе. Только вот толку с этого! Подвоз топлива так и не налажен, на носу зима, запас продовольствия тоже не бесконечен, про эвакуацию что-то ничего не слышно, а граница леса уже в ста пятидесяти километрах. Те, кто не уехал, приспосабливались. Медики тоже. Фонари на батарейках, на ручных динамках шли нарасхват, а велосипедные динамки — на вес золота. Три-четыре санитара крутят педали снятых с колес велосипедов — бригада оперирует. Мазут для генераторов распределялся по заявкам, подкрепленным отчетами о количестве пациентов. Дора была в кабинете райи Леры, когда та, взбешенная отказом, взялась по рации ругаться с завроддома, и все слышала.
